Снег уже который месяц не обнимает за талые плечи кинотеатры, не пишет писем на заднем стекле машин, молчит телефонами. Объясняет надоедливой сыростью, почему губы так заедало, ведь взлетные полосы на эпиграфах рук были так спокойны. Снег не покупает конверты и подкупает безукоризненной гладкостью бинтов и пепельниц, запивает мартини ангиной. Ты делала из людей таблетки – кто-то справа переставал дышать. Мольберты красиво рыдали тонким телом в штрихах сангины. Молчание оборванного провода, не умевшие слушать подруги, продаваться за ласку и зиму в тамбуре, за пластик черного кофе. Город простил тебе штампованные улыбки, опущенные в воду руки и ящики стола, набитые картоном, пенициллином и морфием. Растаявшие улицы вытирают рваные слезы с чужих щек, объясняю руками, что просто весна, что мы стали заметны друг в друге.
Порой не выносишь его. Хочется треснуть чем-нибудь. Вздыхаешь и идешь следом. Какие-то дурацкие условия, очередного дурацкого спора. Он тебя этим заразил, а тебе и деваться некуда. Медленно идешь по песочку, поправляя на шее шелковый полупрозрачный шарф. Что он там твердит? Что ты вновь проиграешь? Возможно. Проводишь рукой по растрепанным волосам и смотришь вдаль моря. Сейчас пока нет сил, смысла улыбаться. Вот через пару минут, когда ты проиграешь ему этот чертов спор - он все-таки от души посмеется над тобой. Уверена. Только несколько раз ты выигрывала споры с ним и то, потому что условия были под силу. А потом так было прекрасно наблюдать, как он, огорченный поражением, выполняет желание. Ежишься от ветра и тоскливо смотришь ему в спину. Когда же у него закончится запас азарта?
Дерево. Старое и ветхое. На таких обычно сидят стервятники в пустыне, но здесь как-никак пляж. Обводишь взглядом бывшее живое растение.
- Ну, что? Готова опозориться? Ты ни за что не провисишь дольше меня, ты первая. Даже подсажу.
Поднимаешь бровь и смотришь на парня. Господи, когда он поглощен азартом, он бывает груб. Чего ты все-таки не выдерживаешь. Поправляешь футболку и, сняв с шею, протягиваешь ему шарф.
- Подержи. И я в помощи не нуждаюсь.
Усмехаешься, спокойно и гибко забираясь на дерево. Ты никогда не боялась высоты или чего-то подобного. Только пауков. И то, об этом никто не знает. Садишься на ветку. Так. Теперь надо перевернутся вниз головой. Рывок и ты, не держа равновесия, падаешь на песок, тихо пискнув.
- Чтобы я ещё раз, со Свеколтом хоть куда-нибудь... - сейчас ты проклинала весь мир всеми словами, особенно Тимофея, который стоял сзади. А ты просто села на песок, смотря в даль. Уж лучше так. Спор ты все равно проиграла. Пусть будет так.

- Здравствуй, небо.
А тебе бы только достать холодными руками до синих пятен на твоем лице, и тогда, может, перестану стонать в стену, повторять вторники. теперь так модно - докапываться до тебя, ковырять больные белые глаза. Все розовощекие мечты свихнулись от горя, город больше не видел нечаянных детских глаз. Да, ты не ангел, ты не ангел, все мы не ангелы. То ли поручни неудобные, то ли руки не те. Боишься одна, бьешься, но никак не можешь набрать в рот слова, наврать губами про косинусы, нацарапанные внутри. Выборочная память не умеет выбирать. Ты так решила сегодня утром. Трогательные люди иногда даже трогали за ладонь, просили не дышать на сердце и вообще не дышать.. Во сне искала четыре буквы. Слышала, как луна мечтала быть худенькой, а они ей все: «полная, полная».
- Здравствуй, небо.
как много таких «привет», на которое хочется ответить «пока». Все по-прежнему: «яхорошоаты?», утро так и не научилось рано просыпаться, мальчики любят все тех же худеньких девочек. Их легко сломать, опустить в чай.
лучше уйти по-английски, когда без слов. Чем по-русски, на х*й. Нет, не понимаете. Вы же не простужены.
Надоедают мысли. А ещё он. Плюхает напротив и закрывает вид на небо. Строго и спокойно смотришь в его болотные глаза. Без всяких эмоций. Пускай поймет, что тебе безразлично и совсем плевать. Заслужил мальчик, заслужил. - Господи, как ребенок.
- Ты выиграла. Я дисквалифицирую себя.
Сначала немного усмехаешься, а после кладешь ему руку на плечо и звонко смеешься. Ты решила не издеваться над ним, а то мало ли что придет ему в голову. У него бывает. Знаешь, чувствуешь.
- Успокойся, Тим. Я пошутила, мне не больно, просто не веди себя, как грубый мужлан, - протягиваешь руку и убираешь его челку немного влево. Она закрывает глаза, а тебя это давно раздражает. Одно время ты грозилась ночью отрезать её, а потом он поставил на дверь своей комнаты блокирующие заклинания для тебя. Отодвигаешь его с линии горизонта и вновь впиваешься в него взглядом.
«Не отпускай меня» - говорил август. И тебе уже было тихо плевать, и он, всегда заботливый, уже не спрашивал, холодно ли тебе. Поцелуи нежных каблуков в дебильный асфальт, сгоряча и так сильно, что лужи ложились в глаза. Кто бы мог подумать, что у широкой улицы узкие джинсы и под ребрами поребриков сердце, как из старых газет, настоящее. Серая кожа, и ты объясняешь её колесами и колесами машин. А если спрашивают о тебе - то сложным характером, звездами, возрастом, психологией, матом. Пустым местом вместо тебя. И только ты знаешь что у такой любви не нашлось ни одной приличной рифмы.

«Можно сколько угодно этих «знаешь», знаешь, но мы в разных городах и каждое "ах" в ручную, а сегодня у меня гроза, голос дрожит, и кто-то сказал, что надолго. За окном что-то вроде августа. С пальцев спадают кольца, а я все равно улыбаюсь. Медово и хрупко держу тебя за руку в мыслях, держу себя - в себе, а тебя в себе.
Как хорошо что мой мир уютен и тих. Там есть только пара книг, кусочек набережной и заплетенные небрежно волосы, как всегда нежно и мило. Пусть мы не услышишь шагов осени, её песен. Пусть она не коснется тебя листьями, не затронет никого за эти пару минут моего голоса... не услышишь шагов осени, её песен. Пусть она не коснется тебя листьями, не затронет никого за эти пару минут моего голоса... не услышишь шагов осени, её песен. Пусть она не коснется тебя листьями, не затронет никого за эти пару минут моего голоса...не услышишь шагов осени, её песен. Пусть она не коснется тебя листьями, не затронет никого за эти пару минут моего голоса...»
Почему-то в памяти строки из своих дневников. Строки из жизни. Хочется сирень в губы и не отпускать. Хочется музыку в уши и исчезнуть, пропасть, забыть про мир, в котором слишком много боли и цинизма. И зачем Создатель все-таки решился сделать такое бесцельное существование людей. Ты всегда писала о каком-то неведомом принцу, который должен спасти тебя от этой меланхолии, маниакально-депрессивного состояния, развеет эту пустоту.. Да, там где обычно бывает сердце.. Слева, под ребрами, внутри. Там давно пустота. Очень давно.
- Старики говорят: нельзя долго смотреть на бегущую воду, потому что она может поймать отражение и по капелькам унести его прочь. Вместе с душой.
- Да, я знаю. Поэтому наблюдаю небо.
Хотелось быть частью выдоха и его самым полным вдохом, чтобы глубже дышать в тех страницах, где много прозы. Сквозь кашель самые пронзительные, приглушенные поцелуи. Письма для него оставляют по всему телу слабые полосы. Плавные ожоги, сильно вдавленные утром в уголки рта, пачкаешь – красишь ресницы, пока он срывается голосом. В каждом метре асфальта, в каждой новой, послушной девочке ищет твои разломанные перила, размалеванные буквы на коже, и то, как ты подводила скулы равнодушным розовым цветом. Он так любил тебя в эти минуты, знаешь, Боже. В маршрутках чужие ладони разжались, стекли по щекам. Проводами запутались в легких – ты сама же кричишь, сама!.. Заплаканные тушью улицы города, смазанные запятые не там. Больно. Сначала очень, потом долговязая осень, потом зима. И ничего. И никто не дышит в шею.

Если бы меня спросили про дыхание, я бы промолчала и нарисовала пунктир. слышно песни, от которых тошнит, слышно людей, которые слушают песни, а потом их тошнит друг от друга. Сны застревают в дёснах, а потом всё равно просыпаешься. Минус одиннадцать - и ветер пьет смс-ки из пальцев. Минус одиннадцать - и ты можешь видеть поцелуи на запрокинутом лице города. а может, не можешь. А может, и не поцелуи. Своими красивыми нудными словами не смогла сказать важное - эту боль не слышно. Беззвучные внутренности. Вчерашний дождь шил косыми стежками пеленки новорожденным окнам. Полциферблата до него, ты хотела домой, засыпала с сырыми волосами, чтобы отвлечь внимание и незаметно спрятать фиалковые, сырые глаза в подушку. Приехала в твой город, чтобы перестать улыбаться избито, стереть эти сильные пятна от кофе.
Одна девочка пыталась изменить жизнь. Один мальчик не пытался и изменял ей. Люди расстаются, а потом ждут, кто закричит первый. Вчерашний дождь разбил себе голову о щеки машин, так нелепо. Такое не-лето. Бесконечные шарфы, конченные чувства, короткие лав стори, возьми линейку.
Пальцы сами пропускают сырой песок между пальцев. Не хватает вдохов. Иногда задыхаешься. Вечность - не важна, важны скорее минуты, которые проводишь рядом и далеко, но никак не поблизости. Страшно-странно. Просыпаться рядом, понимать, что ничего не было и просто слизывать с впалых щек утреннее солнце. Это так важно и совсем не глупо. Это так важно и совсем не устарело. Устарели худые девочки с длинными волосами и детскими привычками. Вот что устарело. А это именно ты. Ты устаревшая. Просто вышла из моды, как когда-то вышли брюки-бананы. Забавно, верно?
- Наблюдениями небо трогать не стоит – остаются пятна.
- А ты разве не видишь? Небо уже в пятнах.
минус одиннадцать - и хочется опрокинуть за окно все эти улыбки. Но по-прежнему просто надавливаешь на сердце, ну заткнись же. А ты только попробуй эти веселые карие глаза. Они обязательно окажутся горькими. и какого черта, они же минуту назад смели смеяться?! Телефон расплакался звонком. Какой-то ребенок на новый год надел кислородную маску и расплакался. Это тоже полифония. Если бы тебя спросили про дыхание, ты бы поставила прочерк. А все бы думали, что это пунктир.

расскажи мне, как те, кому нечего сообщить,
любят вечеринки, где много прессы
все эти актрисы
метрессы
праздные мудотрясы
жаловаться на стрессы,
решать вопросы,
наблюдать за тем, как твои кумиры обращаются в человеческую труху
расскажи мне как на духу
почему к красивым когда-то нам приросла презрительная гримаса
почему мы куски бессонного злого мяса? ©

Кавычки опали, стали грустить и проснулись запятыми. Мне хочется блевать чувствами. Запивать колой и виски
все эти вторники и июни. В венах синее небо кусками, ты пытаешься докричаться, но снежинки вместо зубов, хриплые сигаретные затяжки вместо голоса. Ты пытаешься докричаться... а мне холодно, закрой окно.
Привязанность к людям - электричество. Его отрубают вместе с губами, вставляют слова-пломбы, наполняют ванну под веками наркозом, просят пить йод из горлышка и ссадины слез из спутанного,выбитого сквозняком горла. И все равно ровно через сутки на шее поезда десяток засосов. И вот он уже обнимает рельсы самим остывшим воздухом, самыми мертвыми мартами. И вот уже пальцы-эпилептики дернулись в последний раз, а ты плачешь и дышишь, дышишь и плачешь. Мой июнь в твоем городе. Люди, больные раком, знают, что носить волосы - немодно. Не бойся, я больше не сделаю твой спине больно, стукнув окурок лицом в стекло пепельницы. Не бойся моих пьяных бинтов, я всего лишь проломила тобой голову. Каждый день ждешь, что наступит завтра, а наступает всегда сегодня. Ты чувствуешь, как в тебе умирают дети, а город продолжает жить так, будто ничего не случилось. Хватит копировать мои записи, вы же все такие уникальные. Одноразовые стаканчики алкогольной грусти, а я так хочу тебя поцеловать.
Мальчики лучше девочек. Лучше. Они умеют влюбляться и не краснеть. Они умеют улыбаться, даже когда плохо, а ещё, веселить и просить, чтобы кусочки настроения были восстановлены в единое целое. Особенно он. Странный мальчик. Задевший. Разный во мнениях, но одинаковый в убеждениях. Мальчик-невезение. Мальчик-я-скоро-приду. Мальчик-«ты не обижаешься?». Мальчик для девочки. Её мальчик. Поражающий каждым словом и разучившийся быть холодным. Мальчик-происшествие. Мальчик, которого не отпущу.
- В наших? - взгляд в небо, потом на него. Страшно, если это будет не так. Ты всегда боялась одна идти. Просто идти. Тебе нужен был кто-то, кто поможет и всегда спасет, если нужно будет. А ты сильная, знала? Сильная. Любимое слово «наверное». Достаешь пачку любимых и, взяв одну, прикуриваешь. Протягиваешь ему. Будет? Вряд ли. Скорее отберет и скажет как это вредно. Выдыхаешь дым в сторону воды и проводишь рукой по небу. Жаль, что не можешь убрать рваные тучи. Жаль, что не можешь сделать мир красивее, чем он есть. Хотя бы просто изменить природу. А люди.. люди сами изменятся.

- и не спится тебе спокойно.
- ага, и не живется.
- а чем тебе живется-то неспокойно?
- тобой.

Мыльные пузыри лопались один за другим. Некоторые дети плакали и жалели себя и их, а другие, улыбаясь, вспоминали радужные бока. Это все не умеет говорить, не мое, не думайте. Пока глядела через витрину на вязаную гладь шарфов, пока пыталась вправить плечи субтитрами, литрами, пока щелкала по бэкспэйсу, сломали весь кайф, всё лицо, и легче стало глотать стекло, чем слова. Стоптанные здания разрезали воздух, развязали волосы, набрали 02, равнодушно хлопнули дверью, ну, попрощались. Ты веришь, что контакты в isq забрали всё твое небо, все моё «не больно»? Так ты думала. До него. Фотографии когда-то тоже были людьми, у которых челка быстро отрастала. И слезы слезали. А потом февраль, вранье, взаимные боли, ветер изо рта - и тебя не стало. Снежинки сигаретами пахли. Зарёванная заря. Ждала, что будет круто. и письмо про стихи. Обломалась. Надломилась. У вокзалов самый плохой вокал, каждая песня на повторе, чтобы тошнило. Размазывали по вагонам зеленый цвет, бежали за руками, останавливались, лились. И потом две недели худеешь сердцем, пытаешься в мессэдже кому-то вспомнить, напомнить, как было хорошо в вчера или в 12 лет.
А потом наступил кудесник-июнь, который поблагодарил тебя за восемь месяцев слез теплым дождем, который устроил тебе настоящее грустное веселье. Просто вот так. А потом мальчик. Казалось бы обычный мальчик, который, возможно, тоже сможет сделать больно, потому что так делают все, кому не лень, но нет. Больше не веришь в это. Драгоценная, сладкая, милая. Господи, как все эти слова, фразы греют душу. Кофе и музыка, больной живот, пачка сигарет. Не твоих. Чужих, но так желанных. Нет, нельзя. Запретил. Мальчик. А он даже не умеет ругать и ругаться, он не предаст и заставит забыть о чем-то плохом, лишь едва коснувшись тебя пальцами. Мальчик, который ревнует так забавно и так смешно, а ты только улыбаешься. Мальчик-фантазер. А ты звезда для него. Почему-то ему так хочется. Ты не отпустишь его просто так никогда. Точнее просто не отпустишь. Не потеряешь.
- Спасибо, Тим, - улыбаешься, выпуская дым. Странно, отдал пачку обратно. Забавно. Кусаешь губы и отводишь глаза от неба. Черные пятна. Слишком блеклое нынче небо, чтобы смотреть на него не отрывая взгляда. Мы собираем друг другу все слова, которые до сердца достают. И если ты будешь любить кого-то после меня, тебе нечего будет писать в утренних смс. Плохо понимаю, что плохо. Аллергия на каждое алло, каждый день, каждые джинсы на размер меньше. Сердце - моя пауза между ребрами, а люди загоняются из-за пауз в разговоре.